Глава двадцать седьмая.
Оборона театра войны{236}
Мы, пожалуй, могли бы, ограничившись сказанным нами о важнейших средствах обороны, коснуться вопроса о том, как они связываются с общим планом обороны, лишь в последней части, где мы будем говорить о плане войны, только из последнего [425] вытекает всякий подчиненный план наступления и обороны и в основном только им и определяется, во многих случаях даже самый план войны будет не чем иным, как проектом наступления или обороны на главном театре войны. Но мы вообще не сочли возможным начать наш труд с рассмотрения войны в целом, — хотя в войне, более чем в каком-либо другом явлении, части определяются целым, носят па себе отпечаток его характера и соответственно ему существенно видоизменяются, мы были вынуждены сначала отдать себе ясный отчет в отдельных явлениях как обособленных частях. Без такого постепенного перехода от простого к сложному мы оказались бы подавленными множеством неопределенных представлений; особенпо'большую путаницу внесли бы в паши представления столь разнообразные на войне явления взаимодействия. Поэтому мы стремимся приблизиться к целому еще на один шаг, т.е. хотим рассмотреть оборону театра войны как таковую (an und fur sich) и найти нить, связующую рассмотренные ранее явления.
Оборона в нашем представлении не что иное, как более сильная форма борьбы. Сохранение собственных вооруженных сил и уничтожение неприятельских — словом, победа является объектом этой формы борьбы, хотя, правда, не в ней ее конечная цель.
Последней будет сохранение собственного государства и сокрушение неприятельского и опять-таки, выражаясь кратко, намеченный мир, ибо лишь в нем конфликт находит свое разрешение и только здесь ему подводится общий итог.
Что же представляет собою неприятельское государство по отношению к войне? Прежде всего имеют значение его вооруженные силы, затем его территория; сверх того, конечно, и многое другое может приобрести преобладающую важность благодаря особым обстоятельствам: сюда относятся по преимуществу внешние и внутренние политические отношения, которые иногда играют более решающую роль, чем все остальное. Но хотя вооруженные силы и территория неприятельской страны сами по себе еще не представляют собою всей мощи самогонеприятельского государства и не исчерпывают всех отношений, какие государство может иметь к войне, все же эти два фактора всегда сохраняют свое первенствующее положение и по своему значению обычно бесконечно превосходят все другие отношения. Вооруженные силы должны или защищать территорию собственного государства, или завоевать территорию неприятельского государства; со своей стороны, территория питает и непрерывно обновляет вооруженные силы. Таким образом, они оба зависят друг от друга, друг друга поддерживают, одинаково друг для друга важны. Однако в этих взаимоотношениях существует различие. Когда вооруженные силы уничтожены, т.е. сокрушены, лишены способности к дальнейшему сопротивлению, то потеря территории вытекает из этого сама собой; по, обратно, за потерей территории не следует непременно гибель вооруженной силы, ибо последняя может добровольно очистить страну, чтобы потом тем легче ее снова отвоевать. Не только полный разгром вооруженных сил решает судьбу территории, но даже всякое значительное ослабление их приводит каждый раз к известной потере территории; напротив, не всякая значительная потеря территории вызывает соответственно ослабление [426] вооруженных сил; впоследствии она, конечно, скажется, но она не всегда проявится в пределах того промежутка времени, в течение которого борьба будет решена.
Отсюда следует, что сохранение собственных вооруженных сил и ослабление или уничтожение неприятельских по своему значению стоит выше обладания территорией и, следовательно, должно составлять первейшую задачу полководца. Лишь тогда обладание территорией выступает на первый план как цель, когда эта цель оказывается еще не достигнутой при применении первого средства (ослабление или уничтожение неприятельских вооруженных сил).
Если бы все вооруженные силы противника были собраны в одну армию и если бы вся война заключалась в одном сражении, то обладание страной зависело бы от его исхода; уничтожение неприятельских вооруженных сил, завоевание неприятельской территории и обеспечение своей являлись бы последствиями этого сражения и до известной степени были бы тождественны с ним. Здесь возникает вопрос, что именно может побудить обороняющегося уклониться от этой простейшей формы военных действий и разделить свои силы в пространстве? Ответим: недостаточность победы, которую он мог бы одержать объединенными силами. Каждая победа имеет свой круг воздействия. Если последний охватывает все неприятельское государство и, следовательно, все его вооруженные силы и всю его территорию, т.е. если все части его будут вовлечены в то самое движение, которое мы сообщили ядру его сил, — то такая победа явится исчерпывающей все наши пожелания, и не было бы достаточно оснований для дробления наших сил. Но если существуют части неприятельских вооруженных сил, а также территории обеих сторон, на которые действия пашей победы не распространяются, то мы должны были бы учесть эти части особо, а так как мы не в силах сосредоточить в одном пункте территорию, как сосредоточиваем войска, то нам придется разделить последние для обороны этих частей или для наступления на них.
Лишь в малых и округленных государствах возможно достижение такого единства (Во времени и пространстве — Ред. ) военных сил и имеется вероятность, что все будет зависеть от победы над этими силами. По отношению же к государствам с крупной территорией, соприкасающейся с нами на большом протяжении, или же по отношению к союзу государств, окружающих нас с разных сторон, подобное единство практически неосуществимо.
Здесь, следовательно, неизбежно должно произойти разделение вооруженных сил, что создает различные театры войны.
Сфера влияния победы будет, естественно, зависеть от величины ее, а последняя — от массы побежденных войск. Следовательно, против части территории, на которой собрано наибольшее количество неприятельских сил, может быть направлен тот удар, успешные последствия которого распространятся дальше всего; мы тем более будем уверены в достижении этого успеха, чем больше будет масса наших собственных вооруженных сил, предназначенная для нанесения этого удара. Этот естественный ряд представлений приводит нас к сравнению, посредством которого мы можем яснее передать [427] нашу мысль: это — природа и воздействие центра тяжести в механике.
Центр тяжести всегда находится там, где собирается наибольшая масса; всякий удар, направленный на центр тяжести определенной массы, оказывается наиболее действительным; наконец, наиболее сильный удар будет нанесен центром тяжести той силы, которая его наносит; то же происходит и на войне. Вооруженные силы всякой воюющей стороны — отдельного ли государства или же союза государств — представляют собой известное единство и, следовательно, как-то вместе связываются; там же, где есть связь, появляется и аналогия с центром тяжести. Поэтому в этих вооруженных силах существуют известные центры тяжести, движение и направление которых оказывают решающее влияние на остальных пунктах; эти центры тяжести находятся там, куда собрана большая часть вооруженных сил; но в мире мертвой материи воздействие на центр тяжести имеет свою меру и предел в степени сцепления между собой частей; то же имеет место и на войне; как там, так и здесь удар легко может оказаться сильнее допускаемого сопротивляемостью; получится удар по воздуху, явится расточительная затрата сил.
Какое громадное различие между сплоченностью армии, выступающей под единым знаменем, идущей в бой под личным руководством одного полководца, и сплоченностью военных сил коалиции, раскинутых на протяжении 50 или 100 миль и базирующихся к тому же в совершенно разные стороны! В первом случае следует ожидать, что сплоченность будет наиболее тесной, единство — самым близким; во втором случае еще далеко будет до полного единства; иногда оно будет заключаться лишь в общности политических намерений, да и то неполной и несовершенной; сплоченность же отдельных частей в большинстве случаев окажется очень слабой, а часто и вовсе призрачной.
Если, с одной стороны, мощь, которую мы хотели бы придать нашему удару, требует наибольшего сосредоточения сил, то, с другой стороны, мы должны остерегаться всякого перегиба, как приносящего существенный вред, ибо он связан с расточительной затратой сил, а это в свою очередь вызовет недостаток сил на других пунктах.
Распознавание этих centra gravitates (Центров тяжести — Ред. ) неприятельских военных сил и определение сферы их воздействия составляют высший акт стратегического суждения. Поэтому всякий раз необходимо спрашивать себя, какое воздействие окажет продвижение вперед или отступление одной из частей противных сторон на остальные.
Мы вовсе не воображаем, что здесь нами изобретен какой-то новый метод; лишь в основу метода, которого держались все полководцы и во все времена, мы положили такие представления, которые должны уяснить связь этого метода с природой вещей.
Роль, которую играет представление о центре тяжести неприятельских сил во всем плане войны, будет рассмотрена в последней части нашего труда, куда и относится эта тема; мы ее заимствовали сейчас оттуда лишь для того, чтобы не оставлять никакого пробела в ряде представлений. При этом рассмотрении мы установили, чем именно обусловливается разделение вооруженных сил. В сущности имеются[428] два противоположных друг другу стремления: одно — обладание страной — влечет нас к разделению наших сил; другое — удар против центра тяжести неприятельских сил — снова собирает их до известной степени воедино.
Так возникают театры войны или области действия отдельных армий. Это — такие части территории страны с размещенными на них вооруженными силами, внутри которых всякое решение, исходящее от главных действующих сил, непосредственно распространяется на целое и увлекает его в своем направлении. Мы говорим — непосредственно, ибо решение, имевшее место на каком-либо одном театре войны, естественно, должно оказывать более или менее отдаленное влияние и на соседние с ним театры военных действий.
Мы вновь подчеркнем, что в данном случае, как и повсюду, в наших определениях мы намечаем лишь центральные пункты известных областей представлений, не желая, да и не имея возможности, резкими чертами проводить грани между ними, что было бы противно природе самого предмета.
Итак, мы полагаем, что театр войны, будь он большой или малый, вместе с действующими на нем вооруженными силами — безотносительно к их численности — представляет целое, могущее быть сведенным к одному центру тяжести; в этом центре тяжести будет разыграно решение; оказаться победителем в этом пункте — значит осуществить оборону театра войны в самом широком смысле этого слова.
Глава двадцать восьмая.
Оборона театра войны (Продолжение)
Оборона состоит из двух различных элементов, а именно из решения и выжидания. Установление связи между этими двумя элементами составляет предмет настоящей главы.
Прежде всего, мы должны сказать, что состояние выжидания хотя и не является законченной обороной, однако представляет ту ее область, по которой она продвигается к своей цели. До тех пор, пока вооруженная сила не покинула доверенной ей полосы территории, напряжение сил, вызванное у обеих сторон наступлением, продолжается вплоть до решения. Последнее может считаться действительно завершенным лишь тогда, когда или наступающий или обороняющийся покинет театр войны.
Пока вооруженная сила удерживается в своем районе, оборона последнего продолжается, и в этом смысле оборона театра войны тождественна с обороной на театре войны. При этом не существенно, большую или меньшую часть театра захватил неприятель, так как пространство уступается ему лишь временно, впредь до решения.
Но такое понимание, с помощью которого мы стремимся определить состояние выжидания в его правильном отношении к целому, верно [429] лишь тогда, когда решительный акт действительно должен иметь место и считается обеими сторонами неизбежным. Ибо только это решение создает реальность центров тяжести сил обеих сторон и их действенности па обусловленном ими театре войны. Как только отпадает мысль о решении, так центры тяжести оказываются нейтрализованными; в известном смысле нейтрализуются и вооруженные силы в целом, и тогда выдвигается на первый план в качестве непосредственной цели обладание территорией страны, составляющей второй основной элемент театра войны в его целом. Иными словами, чем меньше обе стороны ищут на войне решительных ударов, тем больше они переходят ко взаимному наблюдению, тем важнее становится обладание территорией, тем больше обороняющийся старается все непосредственно прикрывать и тем шире стремится наступающий распространиться в своем движении.
Следует также признать, что огромное большинство войн и походов более близки к состоянию чистого наблюдения, чем к бою не на жизнь, а на смерть, т.е. к бою, в котором по крайней мере одна сторона ищет решения. Лишь войны XIX века{237} отличались этим последним характером в такой высокой степени, что по отношению к ним можно было применить теорию, построенную на этом. Но так как едва ли можно ожидать, что все будущие войны будут носить такой же характер, а скорее надо предполагать, что большинство их снова будет приближаться к характеру наблюдения, то теория, которая должна быть пригодной для действительной жизни, обязана с этим считаться. Поэтому мы прежде всего займемся тем случаем, когда все проникается и руководится стремлением к решению, т.е. войной в собственном смысле или, если можно так выразиться, абсолютной войной. В другой главе мы рассмотрим видоизменения, вытекающие вследствие большего или меньшего приближения к состоянию наблюдения.
В первом случае (наступающий или обороняющийся ищет решения) оборона театра войны должна будет заключаться в том, что обороняющийся должен держаться на театре войны таким образом, чтобы иметь возможность в каждое мгновение в выгодных условиях разыграть решение. Последнее может заключаться в одном сражении или в ряде крупных боев, но может также явиться итогом одних лишь взаимных отношений, вытекающих из группировки враждующих сторон, т.е. из последствий возможных боев.
Если бы даже сражение не было самым сильным, обычным и действительным средством добиться решения, — что, как мы полагаем, является нами уже неоднократно доказанным, — то было бы достаточно и того, что оно вообще является одним из средств добиться решения и потому требует сильнейшего сосредоточения сил, какое только допустимо в данных обстоятельствах. Генеральное сражение на театре войны есть столкновение одного центра тяжести с другим. [430] Чем больше сил можно собрать в том или в другом, тем более обеспеченными, крупными будут его последствия. Следовательно, всякое разделение сил, не вызываемое определенной целью (т.е. такой целью, которой нельзя достигнуть счастливым исходом сражения или достижение которой составляет важное и главное для счастливого исхода самого сражения), должно быть отвергнуто.
Однако сильнейшее сосредоточение вооруженных сил не является единственным основным условием; необходимы такие группировки и положение их, чтобы сражение могло состояться в выгодных условиях.
К одной категории с этими основными условиями полностью относятся и те различные ступени обороны, которые мы могли изучить в главе о видах сопротивления{238}, поэтому нетрудно связать последние с первыми в соответствии с условиями данного конкретного случая. Лишь в одном пункте заключается на первый взгляд внутреннее противоречие; оно требует разъяснения, тем более, что этот пункт — один из важнейших в обороне: это — столкновение центров тяжести неприятельских сил.
Если обороняющийся будет заблаговременно и достаточно хорошо осведомлен, по каким дорогам будет продвигаться неприятель и где наверное можно встретить ядро его сил, то он сможет пойти к нему навстречу по этой дороге. Этот случай является обычным, ибо, хотя в отношении общих мероприятий — расположения крепостей, крупных складов оружия и мирной дислокации вооруженных сил — оборона предшествует наступлению и, таким образом, является для последнего руководящей питью, все же при фактическом открытии военных действий оборона по отношению к силам наступающего уже будет пользоваться своеобразным преимуществом хода в игре после партнера.
Продвижение крупными силами по неприятельской стране требует значительных предварительных мероприятий, накопления продовольственных средств, запасов снаряжения и пр.; это продолжается настолько долго, что обороняющийся получает время, необходимое, чтобы сообразоваться со всем этим. Кроме того, не следует упускать из виду, что обороняющемуся вообще требуется меньше времени, ибо подготовка всякого государства рассчитана в большей мере на оборону, чем на наступление.
Но хотя бы в большинстве случаев это и было так, то все же не исключается возможность, что в отдельных случаях обороняющийся пребывает в неизвестности относительно главного направления вторжения противника; такой случай в особенности часто будет иметь место, если оборона покоится на мероприятиях, требующих значительной затраты времени, — например, сооружения укрепленной позиции и т.п. Далее, в тех случаях, когда обороняющийся не стремится дать тактически наступательное сражение, но фактически сгруппировался па линии наступления, наступающий сохраняет возможность обойти его позицию, несколько изменив свое первоначальное направление, ибо[431] в европейских условиях обработки почвы никогда нельзя оказаться в таком положении, чтобы справа или слева не было дорог, по которым можно было бы миновать позицию. Очевидно, в таком случае обороняющийся не может выжидать своего противника на определенной позиции; по крайней мере он не может обманывать себя расчетом принять на этой позиции оборонительное сражение.
Но раньше, чем мы будем говорить о тех средствах, какие в этом случае остаются в распоряжении обороняющегося, мы должны сперва ближе рассмотреть природу такого случая и вероятность его появления.
Естественно, что в каждом государстве, а также на каждом театре войны (мы же в первую очередь говорим только о последнем) существуют объекты и пункты, наступление на которые может повлечь за собой особенно важные последствия. Мы полагаем более уместным подробнее поговорить об этом в части труда, рассматривающей наступление. Здесь мы ограничимся лишь замечанием, что в тех случаях, когда основанием, определяющим направление удара наступающего, является особенно выгодный для наступления объект и пункт, то это же основание будет воздействовать и на обороняющегося, определяя его действия и руководя им в тех случаях, когда он ничего не знает о намерениях противника. Если наступающий не изберет этого благоприятного для него направления, то он тем самым откажется от части своих естественных преимуществ. Ясно, что если обороняющийся занял позицию именно в этом направлении, то нельзя миновать и обойти его, не понеся известных жертв. Отсюда следует, что опасность ошибиться относительно направления, которое возьмет противник, а также возможность для наступающего миновать своего противника не так уж велики, как могут показаться на первый взгляд; в наличии уже будет иметься определенное, большей частью преобладающее основание для выбора известного направления; следовательно, в большинстве случаев обороняющийся со своими мероприятиями, связанными с определенным пунктом, не преминет оказаться на пути ядра неприятельских сил. Иными словами, обороняющийся может в большинстве случаев быть уверен в том, что если только он расположится правильно, наступающий пойдет на него.
Тем не менее мы не должны и не можем отрицать возможность, что в отдельных случаях подготовка обороняющегося не разгадает действий наступающего; возникает вопрос, что ему делать в этом случае и какие из выгод, присущих его положению, остаются еще за ним.
Спросим себя, что вообще может предпринять обороняющийся, если наступающий следует мимо него? Действия обороняющегося могут направляться по следующим путям:
1. С самого начала разделить свои силы, чтобы одной из частей наверняка встретить неприятеля, а другой — поспешить на помощь.
2. Занять позицию сосредоточенными силами и, если противник захочет пройти мимо, быстро принять в соответственную сторону. В большинстве случаев такое продвижение уже не удастся произвести [432] прямо в сторону, а придется занять новую позицию, несколько отступив назад.
3. Атаковать сосредоточенными силами неприятеля во фланг.
4. Действовать на его коммуникационные линии.
5. Посредством контрнаступления на его театр войны или страну совершить в точности то самое, что выполняет он, проходя мимо нас.
Мы приводим здесь последний прием потому, что возможно представить себе и такую обстановку, когда он может оказаться действительным; но он противоречит задаче обороны, т.е. основаниям, руководствуясь которыми мы остановили на ней наш выбор: на него можно смотреть, лишь как па исключение, обусловленное или какими-то крупными ошибками противника, или другими особенностями данного конкретного случая.
Воздействие на коммуникационные линии противника предполагает превосходство наших коммуникационных линий; последнее, безусловно, представляет одно из основных условий хорошей оборонительной позиции. Но если даже, исходя из этого, такое воздействие и обещает известные выгоды обороняющемуся, все же при обороне театра войны оно лишь в редких случаях явится пригодным, чтобы добиться решения; а достижение последнего, по нашему предположению, представляет цель похода.
Размеры отдельного театра войны обычно бывают не настолько велики, чтобы коммуникационные линии наступающего приобрели вследствие своей длины большую чувствительность; но если чувствительность KOMJ муникационной линии имеет место, все же время, необходимое наступающему для осуществления своего удара, обычно оказывается слишком кратким, чтобы он мог быть задержан этим средством, действующим крайне медленно.
Таким образом, против неприятеля, стремящегося добиться решения, а также в том случае, когда и обороняющийся ищет его же, это средство (воздействие на коммуникационную линию) в большинстве случаев окажется совершенно недействительным.
Три других средства, которые остаются в распоряжении обороняющегося, направлены на непосредственное решение, — т.е. на столкновение одного центра тяжести с другим, — и, следовательно, они более соответствуют задаче. Заметим сейчас же, что третьему средству мы оказываем решительное предпочтение перед двумя другими; не отвергая окончательно этих последних, мы считаем его в большинстве случаев самым настоящим средством сопротивления.
При раздельной группировке мы рискуем быть вовлеченными в отрядную войну, из которой, когда против нас решительный противник, в лучшем случае может получиться лишь значительное относительное сопротивление, но отнюдь не то решение, к которому мы стремимся. Но допустим, что, руководясь верным тактом, удастся избегнуть этого ложного пути; все же предшествовавшее разделение сил сопротивления значительно ослабит удар; притом никогда нельзя быть уверенным, что выдвинутые первыми корпуса не понесут несоразмерных потерь. К тому же сопротивление, оказываемое выдвинутыми в первую очередь корпусами, [433] обыкновенно заканчивающееся отступлением к спешащим на помощь главным силам, по большей части воспринимается войсками как проигранный бой и как ошибочное мероприятие, что значительно ослабляет моральные силы.
Второе средство — перехватить дорогу противнику, заняв соединенными силами позицию на пути его обходного движения, — грозит опасностью прибыть слишком поздно и застрять между двумя мероприятиями{239}. Кроме того, оборонительное сражение требует известного спокойствия, обдуманности, знакомства (даже близкого знакомства) с местностью, чего нельзя ожидать при поспешном преграждении обходного пути. Наконец, позиции, представляющие хорошее поле для оборонительного боя, — слишком редкое явление, чтобы можно было предполагать их найти на всякой дороге и во всяком ее пункте.
Напротив, третье средство — атаковать наступающего с фланга, т.е. дать ему сражение с перевернутым фронтом, — представляет значительные выгоды.
Во-первых, в этом случае, как известно, всегда происходит обнажение коммуникационных линий и путей отступления, а по общим свойствам и в особенности по тем требованиям, которые мы предъявляем к стратегической группировке обороняющегося, последний всегда в указанном отношении будет обладать известными преимуществами.
Во-вторых, — и это особенно существенно — каждый наступающий, намеревающийся пройти мимо своего противника, запутывается в двух противоположных стремлениях. Первоначально он хочет продвинуться вперед, дабы достигнуть цели своего наступления; но возможность ежеминутно подвергнуться атаке с фланга вызывает в нем потребность направить в эту сторону удар, и притом удар всеми силами. Эти два стремления противоречат друг другу и настолько спутывают внутренние отношения, настолько затрудняют принятие мер, отвечающих обстановке, как бы последняя ни сложилась, что едва ли может оказаться стратегически худшее положение. Если бы наступающий достоверно знал, когда и где он будет атакован, то он мог бы ловко и искусно к этому подготовиться; но при полной неопределенности в таком вопросе и при необходимости продвигаться вперед, нависающее сражение почти неизбежно застигнет его в момент весьма убогой подготовки к нему, т.е. наверно в невыгодных для него условиях.
Если для обороняющегося складываются иногда благоприятные моменты, когда он может дать в выгодных условиях наступательное сражение, то таких моментов надо прежде всего ожидать в этой обстановке. К тому же следует прибавить, что обороняющийся здесь может использовать знакомство с местностью и свободен в выборе ее; он имеет также возможность заранее подготовить и организовать свое движение; поэтому нельзя сомневаться, что и в этих обстоятельствах [434] он сохранит значительное стратегическое превосходство над противником.
Итак, мы полагаем, что обороняющийся, занимающий сосредоточенными силами удачно расположенную позицию, может спокойно выжидать прохождения мимо него противника; если бы последний не стал атаковать его позицию, а действия на коммуникационные линии противника не отвечали бы обстановке, у него все же осталось бы превосходное средство добиться решительного исхода посредством атаки во фланг наступающего.
В истории мы почти не встречаемся с такого рода случаями; это отчасти объясняется тем, что у обороняющегося редко хватало смелости выдержать в таком положении, — он или разделял свои силы, или поспешно пытался пересечь всеми силами дорогу наступающему рокировочным или косым движением, — отчасти же это происходило потому, что наступающий не дерзал в подобных условиях проходить мимо обороняющегося и обычно останавливал свой марш.
В этом случае обороняющийся вынужден дать наступательное сражение; ему приходится отказаться от дальнейших выгодвыжидания сильной позиции, хороших укреплений и пр. ; положение, в котором он застает продвигающегося неприятеля, не сможет в большинстве случаев возместить ему полностью утрату этих преимуществ, ибо во избежание их наступающий и поставил себя в новое положение; но все же некоторое возмещение он получит, и теории не приходится здесь сбрасывать со счета известную величину после взаимного поглощения pro и contra, как это часто имеет место, когда историки, критически подходящие к своей задаче, вставляют в свое повествование отрывочную часть теории.
Пусть не думают, что мы тут занимаемся логическими ухищрениями; напротив, чем глубже мы всматриваемся с точки зрения практики в этот предмет, тем более он представляется нам идеей, охватывающей все существо обороны, проникающей ее и ею управляющей.
Лишь атакуя всеми своими силами противника, раз только последний проходит мимо, обороняющийся может благополучно миновать обе пропасти, возле которых ведется оборона; эти пропасти — раздельное расположение и торопливое забегание перед противником. В обоих случаях он подчиняется воле наступающего, в обоих ему приходится пользоваться средствами крайней необходимости и действовать с опасной поспешностью; всякий раз, как решительный, жаждущий победы и решения противник сталкивается с такой системой обороны, он ее приводит к полному крушению. Но всякий раз, когда обороняющийся сосредоточивает для совместного действия в надлежащем пункте все свои силы и решается атаковать ими неприятеля во фланг, он избирает верный путь и опирается на все те преимущества, какие только ему может доставить оборона в этом положении; хорошая подготовка, спокойствие, уверенность, единство и простота характеризуют в этом случае все его действия. [435]
Мы не можем не упомянуть здесь о крупном историческом событии, имеющем ближайшее отношение к развиваемым здесь понятиям; нам важно предотвратить неправильную ссылку на этот пример.
Выжидая в октябре 1806 г. в Тюрингии французскую армию, предводимую Бонапартом, прусская армия располагалась посредине между двумя основными направлениями, по которым могли вторгнуться французы, а именно: между дорогой через Эрфурт и дорогой через Гоф, ведущими па Лейпциг и Берлин. Первоначальное намерение прорваться во Франконию прямо через Тюрингенский лес, а после отказа от него — неизвестность, по какому из этих двух путей направятся французы, определили выбор этого промежуточного по отношению к ним расположения. Как таковое оно должно было бы повести к мероприятиям по поспешному выдвижению наперерез неприятелю.
Это и было основной идеей пруссаков на тот случай, если бы французы двинулись через Эрфурт, ибо пути к нему были вполне доступны; напротив, нечего было и думать о том, чтобы продвинуться на дорогу через Гоф, — отчасти потому, что до этой дороги оставалось два или три перехода, отчасти же потому, что пути этого движения пересекались глубокой долиной реки Заалы. Последнее движение не входило в расчеты герцога Брауншвейгского, и поэтому никаких подготовительных мер к его осуществлению принято не было; однако выполнение этого движения входило в намерения принца Гогенлоэ, т.е. полковника Массенбаха{240}, который хотел насильно навязать эту идею герцогу. Еще меньше могло быть речи о том, чтобы, исходя из этой группировки па левом берегу реки Заалы, дать наступательное сражение продвигающемуся вперед Бонапарту, т.е. перейти против него в указанную нами выше фланговую атаку; ибо если река Заала являлась препятствием к тому, чтобы в последнюю минуту забежать и преградить дорогу неприятелю, то она представляла еще большее препятствие тому, чтобы перейти в наступление в такой момент, когда неприятель уже должен был хотя бы отчасти владеть противоположным берегом реки. В результате герцог решил выжидать за рекой дальнейшего развития хода событий, если можно назвать индивидуальным решением то, что происходило в этой многоголовой главной квартире в момент величайшей сумятицы и полнейшей нерешительности. Чем бы это выжидание ни было вызвано, в итоге имелись следующие возможности:
1) атаковать неприятеля, если он переправится через Заалу, чтобы столкнуться с прусской армией, или
2) действовать на его коммуникационные линии, если он оставит прусскую армию в покое, или же
3) быстрым фланговым маршем преградить неприятелю дорогу еще у Лейпцига, если бы это признавалось выполнимым и желательным. [436]
В первом случае прусская армия обладала бы значительными стратегическими и тактическими преимуществами вследствие трудностей, представляемых глубокой долиной реки Заалы; во втором — чисто стратегическое преимущество также было бы велико, ибо неприятель обладал лишь крайне узким базисом, стиснутым между нашей армией и нейтральной территорией Богемии, в то время как наш базис отличался исключительной шириной, даже в третьем случае наша армия, прикрытая рекой Заалой, оказывалась все же отнюдь не в невыгодном положении. Несмотря на общую сумятицу и неясность, царившие в главной квартире, эти три возможности действительно в ней обсуждались, но, конечно, нельзя удивляться тому, что если бы здесь и зародилась правильная идея среди общей нерешительности и царившего смятения, она была бы обречена при ее осуществлении на полное крушение.
В первых двух случаях позицию на левом берегу Заалы надо рассматривать как подлинно фланговую, в качестве последней она бесспорно представляла крупные выгоды; но, конечно, фланговая позиция для армии, не уверенной в себе, против превосходных сил неприятеля, против Бонапарта, представляет очень смелое предприятие.
После долгих колебаний 13 октября герцог остановил свой выбор на третьей из вышеуказанных возможностей, но было слишком поздно. Бонапарт уже приступил к переправе через Заалу, и сражения под Иеной и Ауэрштедтом являлись неизбежными. Герцог в своей нерешительности уселся между двух стульев чтобы преградить дорогу неприятелю, он слишком поздно оставил занимаемый им район, ачтобы целесообразно дать сражение — слишком рано. Тем не менее природная сила этой позиции сказалась в такой степени, что герцог имел возможность под Ауэрштедтом уничтожить правое крыло своего противника, а князь Гогенлоэ еще мог бы вырваться из петли при помощи кровопролитного отступательного боя. Но под Ауэрштедтом не хватило решимости добиться победы, являвшейся несомненной, а под Иеной сочли возможным рассчитывать на победу, которая была совершенно немыслима.
Во всяком случае, у Бонапарта было такое сознание стратегического значения расположения пруссаков на Заале, что он не отважился пройти мимо и решился на переправу через эту реку в виду неприятеля.
Всем вышесказанным, мы полагаем, в достаточной мере уяснены отношения обороны к наступлению в случае действий, ориентированных на решение, и раскрыты положение и общая связь всех тех нитей, которыми скрепляются отдельные части оборонительных планов. Более определенный разбор отдельных мероприятий не входит в наши намерения, ибо это привело бы нас в безграничную область частных случаев. Раз полководец имеет перед собой определенную [437] ориентирующую точку, он уже сам увидит, насколько географические, статистические и политические обстоятельства, материальные и личные условия, в которых находятся наша и неприятельская армии, соответствуют этой ориентировке и в какой мере они обусловливают тот или другой образ действий.
Однако, для того чтобы ближе связаться с вопросом о ступенях усиления обороны, с которым мы ознакомились в главе о видах обороны{241}, и снова ввести сказанное в поле нашего зрения, мы укажем здесь на наиболее общие моменты.
1. Следующие поводы могут побудить нас пойти навстречу неприятелю, чтобы дать наступательное сражение:
а) Когда нам известно, что наступающий продвигается, имея свои силы весьма разбросанными, и когда, следовательно, даже при значительной слабости наших сил мы все же можем рассчитывать на победу.
Однако такое продвижение наступающего само по себе крайне неправдоподобно; следовательно, такой план хорош лишь в случае нашей полной осведомленности, обосновывание своих расчетов и возложение па это всех своих упований при наличии однихпредположений и без достаточных мотивов крайне сомнительно и обычно приводит к невыгодному положению. Обстоятельства не оказываются такими, какими мы их ожидаем, приходится отказаться от наступательного сражения, а к оборонительному ничего не подготовлено. Приходится, таким образом, предпринять вынужденное отступление и предоставить почти все на волю случая.
Приблизительно так обстояло дело с обороной, которую в 1759 г. вела армия генерала Дона против русских; после вступления в командование генерала Веделя оборона закончилась неудачным сражением под Цюллихау.
Прожектеры слишком часто готовы пускать в ход это средство, — оно так упрощает все дело, — не задаваясь при этом вопросом, в какой мере обоснована предпосылка, на которую оно опирается.
б) Когда мы вообще достаточно сильны, чтобы дать сражение.
в) Когда нас побуждает к этому особая беспомощность и нерешительность противника.
В этом случае воздействие неожиданное не может оказаться более ценным, чем какое бы то ни было использование местности на хорошей позиции. Подлинная сущность умелого ведения войны и заключается в том, чтобы этим путем ввести в игру мощь моральных сил; но при этом теория не может ни чересчур часто, ни чересчур громко повторять: необходимо, чтобы для этой предпосылки имелисьобъективные основания. Не имея таких конкретных оснований, постоянно твердят лишь о внезапности, о преимуществе необычайных наступлений, строят на этом планы, рассуждения, критические разборы, что представляет совершенно недопустимый, неосновательный прием.
г) Когда свойства нашей армии делают ее преимущественно пригодной к наступлению. [438]
Несомненно, Фридрих Великий не ошибался и не основывался на одних мечтах, питая уверенность в том, что в своей армии — подвижной, мужественной, приученной к повиновению и точности, воодушевленной и приподнятой гордым сознанием своей силы, с привычным ей косым боевым порядком, он обладает орудием, которое в его твердой и смелой руке гораздо более пригодно для наступления, чем для обороны. Этих качеств у его противников не имелось, и именно в этом отношении он обладал решительным преимуществом перед ними. Использование его в большинстве случаев являлось более ценным, чем использование окопов и местных препятствий. Но такое превосходство будет редко встречаться; хорошо вышколенная и обученная маневрированию в крупном масштабе армия составляет лишь часть этого преимущества. Если Фридрих Великий утверждал, а за ним то же самое непрестанно повторяли и другие, что прусские войска особенно пригодны для наступления, то не следует придавать чрезмерного значения таким заявлениям; в большинстве случаев на войне чувствуют себя лучше и храбрее при наступлении, чем при обороне, но это чувство общее для всех армий; да и нет такой армии, о которой ее полководцы и вожди не утверждали бы того же самого. Поэтому в данном случае не следует легкомысленно доверять одной видимости превосходства и из-за нее упускать действительные преимущества.
Весьма естественным и веским поводом для наступательного сражения может служить соотношение родов войск, а именно многочисленная кавалерия при малом количестве орудий{242}.
Продолжаем перечисление оснований:
д) Когда безусловно нельзя найти хорошей позиции.
е) Когда мы должны добиться решения в кратчайшее время.
ж) Наконец, при совокупности всех или нескольких вышеприведенных оснований.
2. Выжидание подхода противника в районе, где мы сами намерены его атаковать (Минден, 1759 г.), вызывается следующими естественными поводами:
а) Наши силы не настолько уступают силам противника, чтобы понудить нас искать сильную позицию и укреплять ее.
б) Встречается особенно пригодная для этого местность. Свойства, определяющие ее пригодность, относятся к тактике; здесь мы лишь отметим, что они заключаются преимущественно в легкой доступности местности па стороне обороняющегося и во всякого рода местных препятствиях на стороне неприятеля.
3. Основания, чтобы занять позицию, на которой действительно будет иметь место выжидание наступления противника.
а) Когда несоразмерность сил принуждает нас стремиться к использованию местных препятствий и укреплений. [439]
б) Когда местность представляет собою исключительно хорошую позицию.
Оба вида сопротивления, второй и третий, будут в особенности заслуживать внимания, если мы сами не стремимся добиваться решения, довольствуемся негативным успехом и имеем основание рассчитывать, что противник будет медлить, проявлять нерешительность и, наконец, застрянет, не осуществив своих планов.
4. Укрепленный неприступный лагерь выполнит свою задачу лишь тогда:
а) Когда он расположен в особо важном стратегическом пункте.
Характер такой позиции заключается в том, что на ней сопротивление обороняющегося не может быть сломлено; поэтому неприятель оказывается вынужденным прибегнуть к другим средствам, т.е. или преследовать свою цель, не считаясь с позицией, или окружить и попытаться сломить ее голодом; если он не в силах осуществить последнее, то это свидетельствует о чрезвычайно высоких стратегических качествах избранной позиции.
б) Когда обстановка позволяет рассчитывать на помощь извне.
Именно в таком положении находилась саксонская армия, занявшая позицию под Пирной. Что бы ни говорили против этого мероприятия после гибельного его исхода, все же остается несомненным, что никаким другим способом 17000 саксонцев не могли бы нейтрализовать 40000 пруссаков. Если австрийская армия под Ловозицем не сумела использовать полученного ею вследствие этого превосходства, то это лишь доказывает, как плохо было все ведение войны австрийцами и их военное устройство; нет никакого сомнения, что если бы саксонцы, вместо того чтобы отойти в лагерь под Пирной, отступили в Богемию, Фридрих Великий в ту же кампанию прогнал бы австрийцев и саксонцев за Прагу и захватил бы этот город. Тот, кто не хочет оценить этой выгоды и думает только о пленении всей армии, тот вообще не способен к стратегическому подсчету, а без подсчета не может быть и верных итогов.
Но так как случаи «а» и «б» встречаются крайне редко, то пет сомнения, что занятие укрепленного лагеря является мероприятием, требующим зрелого размышления и лишь в редких случаях удачно применяемым. Надежда импонировать противнику таким лагерем и тем парализовать всю его деятельность сопряжена с чрезмерным риском, а именно с риском быть вынужденным сражаться, не имея пути отступления. Если Фридрих Великий достиг своей цели в Бунцельвицском лагере, то приходится удивляться верности его суждения о своих противниках; правда, в этом случае, скорее чем в других, можно было надеяться, что в последние минуты Фридрих Великий нашел бы способ пробиться с обломками своей армии; следует также помнить о безответственности короля.
5. Если вблизи границы расположены одна или несколько крепостей, то возникает основной вопрос: должен ли обороняющийся искать решения впереди этих крепостей или позади них? Это последнее мотивируется:
а) превосходством противника, вынуждающим нас раздробить его силы раньше вступления в бой с ними; [440]
б) близостью к этим крепостям, чтобы мы не несли излишние жертвы территорией;
в) их обороноспособностью.
Главная задача крепостей заключается или должна заключаться в том, чтобы раздробить неприятельские силы при их продвижении и значительно ослабить ту их часть, у которой нам предстоит оспаривать решение. Если нам так редко приходится встречаться с подобным применением крепостей, то зависит это от того, что редко бывает, чтобы та или другая сторона добивалась решения. Здесь же мы имеем в виду исключительно этот случай. Поэтому для пас является совершенно простым, по крайне важным принципом, чтобы во всех случаях, когда обороняющийся обладает одной или несколькими крепостями вблизи границы, он держался, имея их впереди себя, и дал решительное сражение позади них. Мы готовы согласиться, что проигранное нами сражение, данное нами по сю сторону наших крепостей, отбросит нас несколько дальше в глубь нашей страны, чем если бы мы его с такими же тактическими результатами проиграли по ту их сторону; впрочем, причины этого различия обосновываются скорее в воображении, чем материальными данными. Не мешает также вспомнить, что по ту сторону крепостей можно предложить сражение на хорошо выбранной позиции, в то время как сражение позади них во многих случаях должно явиться сражением наступательным, а именно — когда неприятель осаждает крепость и грозит захватить ее. Но что значат эти тонкие нюансы по сравнению с преимуществом иметь в момент решительного сражения неприятеля ослабленным на четверть или треть его сил или пожалуй, на целую их половину, если он имеет дело с несколькими нашими крепостями?
Итак, мы полагаем, что во всех случаях, когда решение неизбежно, ищет ли его наступающий или обороняющийся, и когда последний не слишком уверен в своей победе над неприятельскими силами и притом местность не предъявляет настойчивого требования — дать сражение более впереди, во всех этих случаях, говорим мы, близлежащая и обороноспособная крепость должна служить для обороняющегося решительным мотивом, чтобы с самого начала отойти за нее и дать состояться решению по сю сторону ее, т.е. пользуясь содействием крепости. Если при этом позиция, которую займет обороняющийся, будет расположена настолько близко к крепости, что наступающий не будет иметь возможности ни осадить ее, ни блокировать, не прогнав предварительно армию обороняющегося, то последний вместе с тем поставит противника в необходимость атаковать его позицию. Поэтому из всех оборонительных мероприятий в опасном положении ни одно не представляется нам столь простым и действительным, как выбор хорошей позиции на небольшом удалении позади значительной крепости.
Конечно, вопрос сложился бы несколько иначе, если бы крепость находилась на значительном удалении, в глубине страны. В этом случае такое мероприятие было бы связано с очищением значительной части своего театра войны; к этой жертве, как мы знаем, прибегают лишь при крайней необходимости. При таких условиях подобное мероприятие скорее приближается к отступлению внутрь страны. [441]
Другим условием является обороноспособность данной крепости. Как известно, существуют такие укрепленные пункты и в особенности крупные города, соприкосновение которых с неприятельской армией недопустимо, так как они не в состоянии выдержать открытой атаки значительных сил. В подобном случае по меньшей мере наша позиция должна находиться так близко к крепости, чтобы имелась возможность прийти на помощь гарнизону.
Наконец, отступление внутрь страны явится естественным мероприятием лишь в следующих случаях:
а) когда соотношение наших физических и моральных сил и сил противника исключает всякую мысль об успешном сопротивлении на границе или вблизи нее;
б) когда главное — это выиграть время;
в) когда этому благоприятствуют условия страны, о чем мы уже говорили в XXV главе.
На этом мы заканчиваем главу об обороне театра войны в тех случаях, когда та или другая сторона добивается решения и последнее, таким образом, является неизбежным. При этом, однако, мы должны напомнить, что на войне обстановка не представляется в столь определенном виде; следовательно, если перенести наши положения и рассуждения из области мышления в обстановку действительной войны, то придется иметь в виду еще XXX главу; в большинстве случаев должно мыслить полководца находящимся между обоими направлениями и приближающимся то к одному, то к другому из них, смотря по обстоятельствам.
Комментариев нет:
Отправить комментарий